Л. Каверина

Симфонические поэмы Ф. Листа «Орфей», «Прометей»: к трактовке античного мифа

Симфонические поэмы Листа — одна из ярчайших страниц европейской романтической музыки. Рожденная тяготением Листа к программной музыке и к синтезу искусств, симфоническая поэма — область неутомимых творческих поисков, поразительных обновлений в области тематизма, формы, оркестровки, взаимодействия с венгерскими национальными истоками.

Сама идея симфонической поэмы принадлежит Листу, хотя поэмность задолго до него утвердилась в творчестве Шопена, а мно­гие симфонические увертюры уже, по сути, приближались к симфонической поэме. Таковыми были некоторые увертюры Мендельсона, например «Гебриды», а также «Манфред» Шумана. Само определение жанра целиком принадлежит Листу. Необычайная жизненность, долговечность и устойчивость симфонической поэмы, существование ее в разных культурах на разных исторических этапах, взаимодействие с различными художественными стилями подтвердит необычайную продуктивность листовской жанровой идеи.

Мир листовских симфонических поэм — это область, связывающая его с широчайшими художественными явлениями эпохи, с прошлым и настоящим. Лист не получил систематического и академического университетского образования, и его музыкальная образованность также не была последовательной. Но его Университетом был весь цивилизованный мир тех времен, необычайная любознательность, отзывчивость на все новое и интересное. Он был, как и Вагнер, автодидактом, и, может быть, здесь — истоки его художественных открытий.

Обновление музыкального произведения у Листа происходит через его связь с поэзией, драмой, живописью.

У Листа нет двух одинаковых поэм. Каждый замысел обретает свою форму. Наиболее новаторской представляется композиция «Прелюдов». Так же, как в фортепианных концертах и Сонате си минор, — это моноциклическая форма — замечательная новаторская находка Листа. Не менее интересна рапсодичность поэмы «Венгрия», рондальность и вариационность в «Мазепе» и «Тассо». Программный принцип Листа, основанный на руководящей идее, в отличие от сюжетной программности, например, Берлиоза, редко бывает последовательным. При всей своей обобщенности он включает сюжетные моменты. Наиболее характерный пример — кризисный эпизод в «Мазепе». Во многих других поэмах также можно обнаружить образцы конкретной сюжетики. Отвергая штампы и однажды найденные решения, Лист бесконечно разнообразен в своих композиционных решениях, которые зависят от художественного первоисточника.

Среди симфонических поэм только две — «Орфей» и «Прометей» — связаны с античным мифом, при этом в «Орфее» эта связь непосредственна, а в «Прометее» осуществляется через драму великого просветителя XVIII столетия Иоганна Готфрида Гердера.

Для начала XIX века характерно новое отношение к античной мифологии, усиление христианского начала, обращение к средневековью, к скандинавской мифологии. В системе романтизма большую роль стал играть демонизм как следствие богоборческих настроений. Только во Франции — стране традиционно классического образования — миф выступает в своей привычной роли.

Возрождение общекультурного интереса к мифу приходится на конец XIX — начало XX столетия и сопровождается стремлением пробиться к «правде мифа», к той реальности, которая в нем отражена, минуя эстетические идеалы Винкельмана и Гете.

Листовская трактовка античного мифа является как бы связующим звеном между идеализацией античной нормы красоты и морали и развенчанием и снижением этой античной нормативности в искусстве конца XIX и всего XX столетия. Листа интересуют только эстетико-философские начала мифа. Из глубин мифологического сознания он извлекает весьма неожиданные и оригинальные идеи, вполне созвучные новой эпохе.

Симфоническая поэма «Орфей» первоначально представляла собой увертюру к поставленной в Веймаре в 1854 году опере Глюка «Орфей». В этом же году увертюра была переработана в поэму и несла уже новую смысловую нагрузку, где все образы полны символического смысла. Такая трактовка содержится в предпосланной поэме программе: «Орфей оплакивает этот символ идеала, потонувшего в горе и страдании. Ему позволено исторгнуть ее у чудовищ Эреба, извлечь из глубин киммерийского мрака, но не дано, увы, сохранить в этом мире. Пусть, по крайней мере, не возвращаются никогда эти времена варварства... Мы хотели бы воплотить просветленный, возвышенный характер гармоний, излучаемых каждым произведением искусства».

Это только небольшой фрагмент чрезвычайно пространной, изобилующей изысканными эпитетами, уводящей очень далеко от событийной канвы мифа программы. Она передает ауру, световоздушную среду мифа, но не его суть. Без всяких слов и толкований суть «Орфея» заключена в его музыке, и это лишний разподтверждает, насколько Лист-поэт и Лист-музыкант по-разному понимали свою задачу.

Симфоническая поэма «Орфей» — одно из самых лапидарных, емких произведений. Поэма многотемна, но все темы интонационно взаимосвязаны, перетекают одна в другую. Долго длящийся звук «соль» у валторн сменяется переборами арф — это, очевидно, образ кифареда Орфея, который вслушивается в окру­жающий мир. Магическое звучание этих звуков у валторн настраивает на возвышенный лад, вводит в поэтическую атмосферу. Но роль магических «соль» этим не исчерпывается. С ними связан весь тематизм поэмы, являясь цементирующей, монотематической основой. Лист меняет только ударный звук, от чего варьируется ритмическая фигура начала каждой темы. Главная партия у духовых и струнных диатонического склада тяготеет к эпической широте, хотя и не достигает ее. Это образ мироздания, которое стремится познать художник, объективированная, внеличностная реальность. Два проведения темы образуют замкнутый эпизод, самый устойчивый в поэме.

Сменяющая его непротяженная связующая тема символизирует искания художника. В основе ее — восходящий хроматизированный ход, активное модулирование, которые приводят к побочной партии, поэтический образ которой весьма характерен для Листа. Тема свободно парит у гобоя, сопровождаемая подголоском кларнета и переборами арф. Новое тематическое образование формально может считаться заключительным разделом, но по смыслу оно таковым не является, свободно перетекая, как бы минуя невидимый барьер, в разработку.

Связующая, являющаяся четвертым тематическим образованием поэмы, занимает собою всю разработку. Блуждая по тональностям, активно модулируя каждое проведение темы, завершается нисходящей никнущей мелодической фигурой. Иногда ее связывают с образом музыки-Эвридики, которую ищет Орфей[1]. Стремясь придать этой теме особую тембральную теплоту и просветленность, Лист поручает тему скрипке соло, а затем — виолончели соло. Программный замысел композитора здесь прозрачен и ясен: идеал недостижим, Эвридика — только мираж, удержать который невозможно. Искусство обречено на вечные поиски без свершений. Все темы репризы видоизменены, и подтекст этих перемен не во всем совпадает с программой, предпосланной Листом. Мощное величественное звучание тутти в главной партии символизирует непостижимость бытия, трагическую бесплодность усилий поэта в его стремлении приблизиться к идеалу и удержать его. Заключительные фразы поэмы носят траурный характер, особенно соло английского рожка и тремолирующие голоса сопровождения.

Наиболее драматургически важный момент в поэме — перелом, который наступает, когда в теме музыки-Эвридики преодолевается ее нисходящее никнущее окончание и, таким образом, открывается путь к торжеству художника-творца — Орфея.

Миф об Орфее уже в античные времена — это многосмысловое, многофакторное явление. Заложенный в нем эстетико-философский смысл обусловил невероятную популярность мифа в разные эпохи, вплоть до модерна рубежа XIX–XX столетия. От античной эпохи до нас дошли фрагменты так называемых орфических сочинений, фракийских, дионисийских мистерий, провозгласивших Орфея учредителем обрядов и автором орфических поэм. Орфика как учение Орфея была попыткой спасти в человеке дионисийское начало. Таким образом, в мифе об Орфее объединяется целый ряд древних мотивов. При этом мотив волшебной силы музыки — только один из многих. С именем Орфея связана система философско-религиозных взглядов, возникших на основе аполлоно-дионисовского синтеза.

Думается, с таким расширительным пониманием мифа связана невероятно насыщенная программа, предпосланная партитуре. Лист вплотную приблизился к толкованию мифа как диалектике творческого процесса, но не в словесной программе, а в музыке поэмы. Как всегда, художник в нем победил теоретика-резонера.

Образ Орфея в связи с проблемами художественного творчества в эпоху модерна мы встречаем и у Рильке, и у О.Кокошки. Характерна эта тема и для русского серебряного века. Лист просто вплотную приблизился к знаменитому стихотворению А.Блока «Художник». Например, пятая строфа:

 

И, наконец, у предела зачатия

Новой души, неизведанных сил,—

Душу сражает, как громом, проклятие:

Творческий разум осилил — убил —

 

совпадает с кульминацией поэмы, выражающей ту же мысль.

«Орфей» Листа, не достигая масштабности таких поэм, как «Прелюды» или, к примеру, «Что слышно на горе», превосходит их возвышенной поэтичностью тона, разнообразием мелодических истоков, идущих от ариозного пения, декламационного, речитативного начала.

Итак, особенность поэмы «Орфей» в том, что Лист в ней поднимается над фабульной сущностью мифа к тем высотам, где витает животворящий дух, где царят сдержанное величие и чистота поэтической мысли. Только на таких вершинах обитает идеальное, противостоящее просторечному, земному, за что современники часто упрекали Листа, обвиняя его в ходульности и даже вынося суровый приговор: «Не композитор Лист» (Nicht komponist List).

Симфоническая поэма «Прометей», хотя также связана с мифом, поднимает иную проблематику. В 1850 году, накануне открытия в Веймаре памятника великому немецкому просветителю И.Г.Гердеру, была написана и исполнена увертюра к драматической поэме «Освобожденный Прометей». Позже она была переработана в симфоническую поэму.

Прометей для мирового искусства стал такой же знаковой фигурой, как и Орфей, но содержит иную смысловую нагрузку.

Где-то начиная с Ренессанса прометеевский сюжет стал пользоваться в искусстве большой популярностью. Прометей стал символом созидательных сил человечества, осознанно смелым, протестующим борцом против господства Зевса (Август Шлегель, Шелли). В иных произведениях Прометей — сверхчеловек с ницшеанским налетом, в других — страдание и стойкость Прометея являлись символом человеческой судьбы, как у Гердера и Байрона. За прошедшие тысячелетия Прометей не потерял своего величия, а наоборот, стал еще возвышеннее, еще озареннее. Его деяния не исчерпываются только тем, что он похитил для людей огонь. Перечень его свершений — это целый свод древней культуры и цивилизации. Счет, письменность, домостроение и кораблестроение, добывание руд и металлов, врачевание — все это дары Прометея.

 

Короче говоря, одну ты истину

Запомни: все искусства — Прометея дар.

 

Так писал Эсхил о созидательной мысли Прометея. Его «Прикованный Прометей» составлял лишь часть того, что греки называли «трилогия». Две другие части трилогии утрачены. Мы лишь знаем, что за «Прикованным Прометеем» следует «Освобожденный Прометей». Но от него остались лишь отрывки и кое-какие разрозненные сведения. Третья часть трилогии вообще не сохранилась; мы не знаем даже, была она первой или последней в цикле.

Трагедия Эсхила очень сложна. Достаточно остановиться на взаимоотношениях Зевса и Прометея. Замечательный момент трагедии: и Зевс, и Прометей не доводят свой конфликт до апогея, смиряя свою гордыню во имя чего-то высшего. Чего? В советских исследованиях античности, в частности античной мифологии и античной трагедии, в Прометее подчеркивается и ценится исключительно бунтарское начало, непримиримость борца. Но вот, если обратиться к такому авторитетному ученому, знатоку античности, как Андрэ Боннар, то можно прочитать следующее: «Бунт — лишь мгновенная вспышка в мыслях Эсхила. Он испытывает настоятельную потребность в порядке и гармонии не менее, чем в возмущении. Эсхил не воспринимает мир как игру анархических сил, но как некий постоянно меняющийся порядок, который человек должен понять с помощью богов и привести его в систему. Вот почему после бунтарской Эсхил написалдля того же спектакля пьесу примиряющую — «Освобожденный Прометей»[2].

Этот постулат имеет прямое отношение к трактовке поэмы Листа, а именно: к ее побочной теме, которая вне такого толкования становится «светлой темой вообще», утрачивая смысл ­и глубину.

Известно, что Эсхила читал Бетховен. В отношении Листа мы не имеем определенных сведений. Можно только предположить, что, работая над «Прометеем», Лист, кроме Гердера, конечно же читал Эсхила.

Иоган Готфрид Гердер был великим мыслителем и литератором, без которого немыслимо представить себе ни немецкое Просвещение, ни немецкий романтизм и классическую философию. Мировоззрение Гердера складывалось под воздействием французских философов, но при этом Гердер настойчиво вырабатывал собственные суждения в сфере истории и культуры. Его лучшее произведение — «Освобожденный Прометей» — это ряд сцен-диалогов, в которых к нему обращаются различные персонажи античной мифологии — Океан, его дочери Океаниды, тритоны, дриады. В последней сцене, которая происходит на Олимпе, к Прометею обращается его мать, богиня справедливости и возмездия Фемида, она признает правоту Прометея, а общий хор славит его:

 

Ты за людей, тобою вдохновленных,

За счастье их боролся и страдал

И победил ты, потому что не сдавался,

Упорным был ты, как твоя скала.

В своих цепях ты мощным был Титаном.

Олимпа рай ты с гор низвел на землю

И власть над ней ты отдал человеку.

 

В программе, предпосланной поэме, Лист еще дальше, чем в «Орфее», уходит от фабулы мифа: «Страдание (несчастье) и слава (блаженство)! Так можно выразить в сжатой форме основную идею этого слишком правдивого сказания, и в этом виде оно становится подобным буре, подобным сверкающей молнии. Горе, побеждаемое упорством несокрушимой энергии,— вот что составляет в данном случае сущность музыкального содержания».

Организующая поэму форма сонатного аллегро здесь достаточно свободно трактована. Тема Прометея проведена через всю поэму; поначалу исполняемая тутти оркестра, она представляет весьма характерный для Листа образец темы-тезиса. Это сгусток энергии, вбирающий диссонантность гармонии, ораторский жест, проступающий сквозь железный рельеф темы, наконец, хореическая интонация, дополняющая волевой абрис темы.

Музыка вступления пронизана тревогой, она создает образ не знающего границ пространства. Нечто космическое ощущается в могучих речитативах тритонов, в тиратах, устремленных в высокие регистры, в низвергающихся стремительных пассажах.

Образ человеческих мук Прометея воплощен в главной партии. Постепенно нарастающая звучность оркестра утверждает основную тему Прометея.

Замечательной мелодической находкой является уже вышеупомянутая лирическая побочная тема. Она аккумулирует лучшие качества листовского мелоса — возвышенность интонаций, их парящий, надземный характер. Чаще всего такого рода темы интонируются валторнами или кларнетом. (В данном случае звучат валторны и альты.) Темы такого волшебного звучания связаны с нравственной проблематикой, выполняют катарсическую функцию. Мечта о мировой гармонии и была для Прометея тем недосягаемым идеалом, который предстает в некоем неземном одеянии, как образ несбыточного.

И, может быть, наиболее радикальной находкой Листа в поэме стало знаменитое фугато в разработке, в значительной степени ее заменяющей. Основанное на упругой теме, на первый взгляд совершенно новой для поэмы, а на самом деле сотканной из элементов тем вступления, фугато — образец замечательного полифонического мастерства. Здесь использованы увеличенные и уменьшенные варианты темы, а также ее обращение. Все это сочетается с другими тематическими образованиями поэмы. При этом полифоническая техника не затемняет художественного смысла. Известно, чем для Листа было фугато. Почти всегда это — нечто противное высокой романтике идеального, противоположное и гуманистическим устремлениям личности. Фугато — область рационального, противостоящего живым движениям души. Страдания Прометея — за пределами человеческого. Чтобы передать их безмерность, Лист обращается к фугато. «Прометей» — одна из самых стройных и убедительных по идейной концепции и драматургическим решениям поэм Листа.